Читать интересную книгу Украденное детство. Потомку о моей жизни - Михаил Качан

Хотя Давид Нудельман и сын Лёвы Ричард не упоминают об этом, я убедился в правоте моей мамы. Лёва Рубинчик вполне мог быть секретарём ЦК компартии США.

И ещё немного о Лёве Рубинчике. В Western Reserve University он читал лекции по истории Европы. А последние 20 лет его жизни Лев Соломонович Рубинчик был членом Американо-Советского Комитета Дружбы.

Удивительно! Я приехал в США в 1992 году, в том же году был в Кливленде, когда Лев Соломонович Рубинчик был ещё жив. Уверен, что он бы мне очень обрадовался, если бы я его нашёл. Он так искал встречи с моей мамой! Писал ей. Но мама боялась писем из Америки и не отвечала на его письма.

К сожалению, тогда я не знал, где он живёт. Более того, не знал, жив ли он. А интернета и поисковых машин тогда не было.

Младший брат бабушки Моисей и его дети

С детьми Моисея Цирульникова, высокого старика (так мне казалось) с большой благообразной бородой, мама часто общалась, особенно со своими двоюродными сестрами – Соней, Аней и Белой. Мы их любили, и они нас тоже. Впрочем, почему любили, любим. Аня, Соня и их родной брат, Аркадий живут в Израиле в пригороде Тель-Авива, а Бела, ее сын Женя и внуки – в Нью-Йорке. Мы часто говорим по телефону с Белочкой, которая почти такого же возраста, что и я – чуть даже помладше.

В июне 2006 г., мы с Любочкой были у нее в гостях в Нью-Йорке. Осенью же к нам в Калифорнию приехал Женя, прихватив в Сан-Франциско свою дочку от первого брака Софу (она учится в Университете). Когда в 2001 г. я был в Израиле, я жил у Сонечки, и к нам приезжали Аня и Аркадий.

У Моисея и его жены Евы (девичья фамилия Колодина) родилось семеро детей. Сейчас все потомство их живет либо в Израиле, либо в Америке. но некоторых уже нет.

Исаак – один из двоюродных братьев моей бабушки

Двоюродных братьев и сестёр бабушки я совершенно не знаю. Знаю только, что у одного из двоюродных братьев Исаака был сын Натан Цирульников. Знаю потому, что он женился на маминой сестре Рахили. Их дочь, моя двоюродная сестра Шурочка (названа в память о своей тете, сестры матери) живет в Нью-Йорке, а ее дети – дочь Илана с двумя девочками и сын Даниил живут в Израиле.

Шурочка в США работала сначала программистом. Потом она сдала экзамен и стала преподавателем математики в школе. Недавно она позвонила и сказала, что решила переехать к детям в Израиль.

Жизнь семьи дедушки Иосифа и бабушки Ревекки

Братьев и сестер моей мамы я знал с самого раннего детства. Я всех их называл на ты и по имени. Только самого старшего маминого брата я звал дядя Миша, но обращался все-равно на ты.

У бабушки с дедушкой было девять детей. Они рождались каждые два года: Зельман (1896 г.), Александра (1898 г.), Михаил (2000 г.), Елизавета (2002 г.), Зиновий (2004 г.), Зинаида (моя мама – 2006 г.), Рахиль (2008 г.), Лева (2010 г.), Анна (2012 г.). Зельман умер маленьким, а остальных они вырастили.

До революции 1917 г. семья Гинзбургов жила хорошо. Иосиф неплохо зарабатывал, обеспечивая материальный достаток, необходимый для такой большой семьи. Ревекка не работала и все время была с детьми.

Они жили в доме Перцева на Лиговском пр. напротив Кузнечного переулка в квартире из 13 комнат. Дети, кроме самых больших, Шурочки и Миши, которые уже закончили гимназию, и самых маленьких, Левы и Анны, которым еще было рано поступать, учились в гимназии. Традиция еврейской семьи – дать детям хорошее образование.

Но, думая о том времени, мне трудно представить себе мою гордую и умную маму, испытывающую горечь унижения, не только антисемитские выходки на улице, когда можно дать сдачи, но и государственный антисемитизм, с которым она сталкивалась в гимназии, куда ее приняли в счет существовавшей тогда процентной нормы, антисемитизм, ставящий евреев в положение людей второго сорта, узаконивший дискриминацию.

Не успели дети вырасти, как грянула революция, а затем разразилась гражданская война. Миша убежал на фронт и воевал на стороне красных. Дворник дома Перцева написал какую-то жалобу «на буржуев» Гинзбургов, и их выселили с детьми в никуда, а квартиру отдали дворнику. Издательство «Брокгауз и Эфрон» прекратило свою деятельность в России, и Иосиф лишился работы. А тут еще начался голод. Спасая детей, Ревекка уехала с ними в Лугу под Петроградом.4

Решение уехать в Лугу с детьми оказалось правильным – все дети остались живы. Но как было тяжело Риве с оравой детей! Было невероятно трудно достать пищу, чтобы накормить их! Мама, которой тогда было 12 лет, говорила мне, что бабушка тогда воистину совершила подвиг.

Вернувшись через год в Петербург, семья разместилась в трех комнатах в коммунальной квартире на третьем этаже пятиэтажного дома на Знаменской ул. (Знаменская 37 кв. 2), где в подвале еще жили ее родители – Левик и Двойра. Смутно припоминаю мамин рассказ, что это была квартира Рубинчиков – Соломона и Нади, родной сестры бабушки. Рива и Иосиф, поселившись в их квартире со своими детьми, всеми силами пытались прокормить их и дать им образование. Тогда в этих трёх комнатах жили Иосиф с Ривой и восемь их детей от 6 до 20 лет.

Дедушка стал работать зубным врачом. О нем говорили, что он был замечательным врачом и протезистом. Рука у него была крепкая, зубы вырывал он всегда за один прием. Пломбы ставил навсегда, они никогда не вылетали. Мосты и протезы делал сам, и они стояли столь долго, что говорили, что они никогда не ломаются и не снашиваются. О нем ходили легенды. Я и моя сестра Аллочка в юношеском возрасте встречали людей, которые при нас говорили, например, о каком-то враче:

– Разве это врач? Вот мне много лет назад делал работу доктор Гинзбург, вот это врач! Работа стоит до сих пор! Таких врачей теперь нет.

Всех детей Рива сохранила, только старшую, Шурочку не уберегла. Она покончила с жизнью, узнав, что человек, которого она любила и который клялся ей в верности, сошёлся с её сестрой Лизой. Но это было уже в конце 20-х годов. Вся семья оплакивала Шурочку, и осуждала Лизу. Бабушка плакала, но Лизу не осуждала, она всех любила.

Прошло много лет, Шурочку все еще вспоминали, а Лизу простили. Дедушка помалкивал, он вообще был немногословен. И когда обсуждалось что-то серьёзное, только покряхтывал.

Приехал дядя Миша

Мы ждали дядю Мишу, он приехал из Москвы, где жил и работал, и вот-вот должен был зайти. И вот он у нас дома. Невысокого роста, очень элегантный, с сабельным шрамом на скуле, который придавал ему еще больший шарм. А когда он заговорил, я вообще замер от изумления: у него был густой бархатный бас.

Дядя Миша вернулся с гражданской войны живым и невредимым. Он воевал на Западном фронте в кавалерийских войсках в 1-й конной армии Будённого, был в плену у белополяков (так тогда говорили о Польше времен Пилсудского), два раза бежал из плена, причем один раз выпрыгнул в окно поезда, когда его везли в Варшаву.

Но вот, году в 1931 кто-то написал на него донос, утверждая, что когда он был в плену, то был завербован белополяками как шпион. Хотя никаких доказательств не было, его осудили и отправили на Колыму в лагеря, которые к тому времени уже были созданы коммунистическим режимом.

Моя бабушка поехала на прием к Калинину в Москву. Михаил Иванович Калинин был Председателем Президиума Верховного Совета СССР, слыл народным защитником, и в его приемную можно было пробиться с жалобой. Конечно, не Калинин разговаривал с моей бабушкой, а один из его помощников-юристов, но жалобу он принял.

Тогда, в 1932 году еще можно было добиться правды. Через пять лет, когда репрессии против невинных людей приняли массовый характер, уже никто не будет разбираться с жалобами, которые писались миллионами людей. Но бабушке повезло. Ее жалоба была проверена квалифицированными юристами, и дядю Мишу оправдали.

В 1933 году его выпустили из лагеря, – случай совершенно уникальный. Он много рассказывал о своей жизни в лагерях и после них. Я слышал немного, так как меня отправляли спать, а взрослые сидели до утра и слушали его рассказы. Правда, в будущем я все же у него кое-что выспросил.

На Колыме было трудно выжить, людей косила цинга, жуткие условия жизни и тяжелая каторжная работа. Бабушка слала ему посылки с луком и теплой одеждой. Как он рассказывал, некоторые посылки до него дошли и очень помогли ему и его новообретенным друзьям—политическим выжить.

Кавалерист, бесстрашный воин, прошедший гражданскую войну, дядя Миша не мог снести хамства надзирателей, вступался за товарищей, и не раз попадал в карцер, бывал избит, оставлялся без пищи, посылок и т. п.

Наконец, начальник лагеря, чтобы сломить его окончательно, а, может быть, чтобы просто избавиться от него придумал изощренное наказание.

Кроме политических в лагере были уголовники. Они жили в отдельном бараке. Там был пахан, который правил ими. У уголовников были свои воровские правила, которые неукоснительно соблюдались. Так вот, начальник лагеря решил перевести дядю Мишу к ним в барак. Это была практически верная смерть. Дядя Миша рассказывал мне об этом уже в 1952 г., когда я был у него в Москве, и я видел, как тяжело ему было даже вспоминать это время.